Неточные совпадения
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел, он был стеснен. С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко было в трактире, между
кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта
обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то, что переполняло его душу.
Среди роскошной деловой
обстановки половодовского
кабинета толстенькая фигурка улыбавшегося немца являлась неприятным диссонансом, который просто резал глаз.
Привалова поразило больше всего то, что в этом
кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая
обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и
кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Даже свой собственный
кабинет показался ему точно чужим, и он с улыбкой сожаления посмотрел на окружающую его
обстановку фальшивой роскоши.
Словом, это был
кабинет главного управляющего Кукарских заводов, а все главные управляющие, поверенные и доверенные не любят стеснять себя
обстановкой.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в
кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей
обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
Но все дело не в том, и не это меня остановило, и не об этом я размышлял, когда, отворив дверь губернаторского
кабинета, среди описанной
обстановки увидел пред самым большим письменным столом высокое с резными украшениями кресло, обитое красным сафьяном, и на нем… настоящего геральдического льва, каких рисуют на щитах гербов.
Зала в доме Окоемовых, в глубине входная дверь; направо (от актеров) дверь в гостиную, налево — в
кабинет Окоемова; мебели и вся
обстановка приличные.
И гостиная и
кабинет отличались вообще большой простотой
обстановки, близко граничившей с бедностью.
Кабинет председателя правления. Налево дверь, ведущая в контору банка. Два письменных стола.
Обстановка с претензией на изысканную роскошь: бархатная мебель, цветы, статуи, ковры, телефон. — Полдень.
В просторном
кабинете, за большим столом, при слабом освещении двух свечей, под зелеными абажурами, сидел хозяин этой квартиры. Комфортабельная и вместе с тем скромная
обстановка, судя по обилию книг, корректур и деловых казенных бумаг, указывала, что
кабинет этот принадлежит лицу, которое соединяет в себе литератора-издателя с довольно значительным чиновником. Этот литератор-издатель и вместе с тем значительный чиновник был собственник типографии, надворный советник Иосиф Игнатьевич Колтышко.
Обстановка магазина довольно прилична. За ясеневою конторкою стоит какая-то дама весьма привлекательной наружности, с пенсне на носу, и вписывает что-то в конторскую книгу. Полурастворенная дверь позволяет видеть часть смежной внутренней комнаты, которая, судя по
обстановке, служила
кабинетом для чтения. Из этой комнаты доносилось несколько одновременно спорящих голосов, между которыми вмешивался порою и голос женщины.
Это и
кабинет с роскошной
обстановкой, всё вместе взятое, дополняли величественную картину.
Дуэль с хозяином дома, при весьма оригинальной
обстановке в его собственном
кабинете, началась.
Обширный
кабинет, в который вступил Николай Леопольдович, был убран в духе
кабинетов современных дельцов. Всюду бросалась в глаза блестящая и роскошная, но видимо показная деловитость. Гиршфельд при этой знакомой ему родной
обстановке почувствовал себя, как рыба в воде, и непоколебимая надежда, что именно здесь все может устроиться, утвердилась сразу в его уме.
Обстановка его квартиры вообще, а
кабинета в частности, чуть ли не первый раз пребывания его в Петербурге, совершенно гармонировала с его тяжелым настроением.
В
кабинете молодого Зарудина,
обстановка которого за это время почти ни в чем не изменилась, если не считать нескольких привезенных из Парижа безделушек, украшавших письменный стол и шифоньерку, да мраморной Венеры, заменившей гипсового Аполлона, разбитого пулей, если помнит читатель, предназначавшейся для самого хозяина этого
кабинета, сидели и беседовали, по обыкновению прошлых лет, Николай Павлович Зарудин и его друг Андрей Павлович Кудрин.
Николай Леопольдович очнулся в бывшем
кабинете Александра Павловича на той самой отоманке, на которой умер старый князь. На его голове лежали холодные компрессы. Кругом суетилась сбежавшаяся прислуга. Помутившимся, полубессознательным взглядом обвел он окружающую его
обстановку и вдруг стремительно вскочил с дивана. Он припомнил все: и прошлое, и настоящее. Схватившись за голову, еще мокрую от упавшего при его быстром движении компресса, он зашагал по
кабинету. Прислуга в недоумении столпилась в дверях.
Гиршфельд не ограничился одной своей квартирой и нанял другое помещение на бойкой торговой улице, где завел контору и принимал в известные часы.
Обстановка конторы также была роскошна. Кроме того, как повествовали некоторые московские всезнайки. Николай Леопольдович был настоящим владельцем скромного
Кабинета справок и совещаний, существовавшего в Москве под фирмою отставного полковника Андрея Матвеевича Вурцеля, большого пройдохи, служившего когда-то в штате московской полиции.